Неточные совпадения
Ему
показалось, что он принял твердое решение, и это несколько успокоило его. Встал, выпил еще стакан холодной, шипучей воды. Закурил другую папиросу, остановился у окна. Внизу, по маленькой площади, ограниченной стенами домов, освещенной неяркими пятнами желтых огней, скользили, точно в
жидком жире, мелкие темные люди.
Белое лицо ее
казалось осыпанным мукой, голубовато-серые,
жидкие глаза прятались в розовых подушечках опухших век, бесцветные брови почти невидимы на коже очень выпуклого лба, льняные волосы лежали на черепе, как приклеенные, она заплетала их в смешную косичку, с желтой лентой в конце.
Глаза его уже не
показались Климу такими огромными, как вчера, нет, это довольно обыкновенные,
жидкие и мутные глаза пожилого пьяницы.
Европейцы ходят… как вы думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы,
кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком
жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Но пальма что-то
показалась мне невзрачна против виденных нами на Яве и в Сингапуре: видно, ей холодно здесь — листья
жидки и малы.
Из всего того, что видел нынче Нехлюдов, самым ужасным ему
показался мальчик, спавший на
жиже, вытекавшей из парахи, положив голову на ногу арестанта.
Солнечный свет струился
жидким желтоватым потоком сквозь запыленные стекла двух небольших окошек и,
казалось, не мог победить обычной темноты комнаты: все предметы были освещены скупо, словно пятнами.
Все лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки; губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные,
жидким блеском блестевшие глаза; они,
казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, — на его языке по крайней мере, — не было слов.
Солдаты снисходительно позволяли чистить суконкой и мелом пуговицы своих мундиров, а
жидкие щи, которые они приносили в котелках из ротной кухни,
казались нам необыкновенно вкусными.
Скучно; скучно как-то особенно, почти невыносимо; грудь наливается
жидким, теплым свинцом, он давит изнутри, распирает грудь, ребра; мне
кажется, что я вздуваюсь, как пузырь, и мне тесно в маленькой комнатке, под гробообразным потолком.
— Гм! — крякнул Арапов. — А вы вот что, Прасковья Ивановна, вы велите Антропу, если ко мне
покажется этот маленький
жидок, что у меня перепиской занимался, так в шею его. Понимаете: от ворот прямо в шею.
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому телу,
казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на
жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
Все это Рутилов говорил, по обыкновению своему, быстро и весело, улыбаясь, но он, высокий, узкогрудый,
казался чахлым и хрупким, и из-под шляпы его, новой и модной, как-то жалко торчали
жидкие, коротко остриженные светлые волосы.
В то же время с другой стороны
показывается Счастливцев; ему лет за 40, лицо как будто нарумяненное, волоса на голове вроде вытертого меха, усы и эспаньолка тонкие,
жидкие, рыжевато-пепельного цвета, глаза быстрые, выражающие и насмешливость и робость в одно и то же время.
Рядом со своею высокою и красивою сестрой он
казался слабым,
жидким; и бородка у него была
жидкая, и голос тоже — жиденький тенорок, довольно, впрочем, приятный.
Она пробежала по
жидкому мостику и минуту глядела в воду, чтобы закружилась голова, потом вскрикнула и со смехом побежала на ту сторону к сушильне, и ей
казалось, что все мужчины и даже Кербалай любовались ею.
Если б дворник имел друзей, ходил куда-нибудь, — можно было бы думать, что он сектант; за последние года появилось много разных сектантов. Но приятелей у Тихона, кроме Серафима-плотника, не было, он охотно посещал церковь, молился истово, но всегда почему-то некрасиво открыв рот, точно готовясь закричать. Порою, взглянув в мерцающие глаза дворника, Артамонов хмурился, ему
казалось, что в этих
жидких глазах затаена угроза, он ощущал желание схватить мужика за ворот, встряхнуть его...
За кормой шелково струится, тихо плещет вода, смолисто-густая, безбрежная. Над рекою клубятся черные тучи осени. Все вокруг — только медленное движение тьмы, она стерла берега,
кажется, что вся земля растаяла в ней, превращена в дымное и
жидкое, непрерывно, бесконечно, всею массой текущее куда-то вниз, в пустынное, немое пространство, где нет ни солнца, ни луны, ни звезд.
Он был худощав, хорошего роста, почти такого же, как Иисус, который слегка сутулился от привычки думать при ходьбе и от этого
казался ниже, и достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-то притворялся хилым и болезненным и голос имел переменчивый: то мужественный и сильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий и неприятный для слуха, и часто слова Иуды хотелось вытащить из своих ушей, как гнилые, шероховатые занозы.
Каждый день, каждая лекция несли с собою новые для меня «открытия»: я был поражен, узнав, что мясо, то самое мясо, которое я ем в виде бифштекса и котлет, и есть те таинственные «мускулы», которые мне представлялись в виде каких-то клубков сероватых нитей; я раньше думал, что из желудка твердая пища идет в кишки, а
жидкая — в почки; мне
казалось, что грудь при дыхании расширяется оттого, что в нее какою-то непонятною силою вводится воздух; я знал о законах сохранения материи и энергии, но в душе совершенно не верил в них.
И всем это
казалось очень забавным: люди с воображением представляли себе — как там у него мужики придут к амбару, где ссыпана рожь, моканная в навозной
жиже, и понюхают они, чем пахнет, и увидят, что рожь есть, а есть ее нельзя… Вот и смех! не правда ли? — вот они и пойдут прочь и «как-нибудь перебьются».
На дворе стояло серое, слезливое утро. Темно-серые, точно грязью вымазанные, облака всплошную заволакивали небо и своею неподвижностью наводили тоску.
Казалось, не существовало солнца; оно в продолжение целой недели ни разу не взглянуло на землю, как бы боясь опачкать свои лучи в
жидкой грязи…
Первый урок был батюшкин. Я узнала это за столом, в то время как с трудом заставляла себя выпить
жидкий, отдающий мочалою чай и съесть казенную сухую булку. Узнала и то, что Закону Божию все учились прилежно и что дружно «обожали» батюшку, относившегося равно отечески-справедливо ко всему классу. Сегодня меня,
казалось, оставили в покое, только рыженькая Запольская сердито-насмешливо бросила в мою сторону...
В Кремле звонили ко всенощной. Туманная муть стояла в воздухе. Ручейки вяло, будто засыпая, ползли среди грязного льда. И проходили мимо темные, сумрачные люди. Мне не хотелось возвращаться домой к своей тоске, но и здесь она была повсюду. Тупо шевелились в голове обрывки мыслей, грудь болела от табаку и все-таки я курил непрерывно; и
казалось, легкие насквозь пропитываются той противною коричневою
жижею, какая остается от табаку в сильно прокуренных мундштуках.
Двое сотских — один чернобородый, коренастый, на необыкновенно коротких ножках, так что если взглянуть на него сзади, то
кажется, что у него ноги начинаются гораздо ниже, чем у всех людей; другой длинный, худой и прямой, как палка, с
жидкой бороденкой темно-рыжего цвета — конвоируют в уездный город бродягу, не помнящего родства.
Знакомые лица, — осунувшиеся, зеленовато-серые от пыли, —
казались новыми и чужими. Плечи вяло свисали, не хотелось шевелиться. Воды не было, не было не только, чтобы умыться, но даже для чаю: весь ручей вычерпали до дна раньше пришедшие части. С большим трудом мы добыли четверть ведра какой-то
жидкой грязи, вскипятили ее и, засыпав чаем, выпили. Подошли два знакомых офицера.
— Везде немцы, везде! На бирже, в литературе, в департаментах, войске! — восклицал я жалобно и пил кофий, сваренный Марьей Дементьевной, но и он
казался мне каким-то
жидким, немецким.
— Прекрасно воспитанный молодой человек, — заметил авторитетно князь, когда сын с учителем вышли. — Студент, а какая выдержка;
кажется, даже из
жидков, а какие манеры…
К ней приближался, короткими шажками, маленький человечек, в синей жакетке и очень узких светлых панталонах. Он
казался неопределенных лет; бритое пухлое лицо, сдавленный череп, с
жидкими, сильно редеющими темными волосами, зачесанными с одного бока, чтобы прикрыть лысину, — все это было такое же, как и несколько лет назад… Он точно замариновал себя и не менялся… Ему было уже под шестьдесят лет.
Егор Егорович Деметр
казался перед ними франтом и барином — это был тип завсегдатая бильярдной Доминика, — высокого роста, с нахальной физиономией, с приподнятыми вверх рыжими, щетинистыми усами, с
жидкой растительностью на голове и начавшим уже сильно краснеть носом. На вид ему было лет за тридцать. Одет он был в сильно потертую пиджачную пару, с георгиевской ленточкой в петличке.
И он,
казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что-то
жидкое, и ш-ш-ш-шлеп — казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб-офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.